Глава Синодальной церкви Пётр I

«И сказал Господь: так как этот народ приближается ко Мне устами своими, и языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня, и благоговение их предо Мною есть изучение заповедей человеческих; то вот, ... мудрость мудрецов его погибнет, и разума у разумных его не станет» (Ис. 29:13-14).

Вторая печать проклятия на теле института

Преемство всероссийского соблазна продолжили просвещенные богословы из канцелярии архиепископ Феофана Прокоповича, ревностного помощника Петра I, глубоко ненавидевшего сам образ Святой Руси. Император-масон разрушает церковь, и доктор богословия помогает полуобразованному Петру, провозгласившему себя «булатным патриархом», создать новую имперскую церковь. Насаждается государственная религия без Живого Бога, без святых иерархов и старцев, без трепетного почитания Пренепорочной Девы.

Вместе с Петром Феофан участвует в пирушках (оргий все же избегал, но и не противился царским кощунствам) и морских прогулках. В новой столице выстроил роскошный архиерейский дом, задает пиры, лихо катается, управляя подаренным Петром буером. Написал азбуку, предисловие к «Морскому уставу», «Историю императора Петра Великого», «Правда воли монаршей»... И по наказу царя втайне от иерархов создает проект «Духовного регламента», официально подчинившего православную церковь произволу очередного правителя. Следуя воле протестантствующего реформатора, Феофан создает целую школу имперского богословия (впрочем, вытекающего из доктрин Иосифа Волоцкого и Иоанна Грозного). Составились печати, на столетия, затмившие святоотеческую традицию в официальной церкви...

«Феофан оставил по себе около семидесяти сочинений разного объема и своеобразного качества... Для Петра Феофан был живой Академией по всем вопросам церкви и государства. Феофан стал тут мозгом Петра. Кто другой мог бы идеологически и грамотно обслужить Петра в его трагедии с наследником сыном и в замысле сломать самый закон о престолонаследии, кроме Феофана? Пользуясь готовой теорией естественного права и ее доктриной о верховной власти, Феофан вручал Петру волшебный аппарат для оправдания его государственной революции сверху. Эта концепция изложена Феофаном в известном трактате-манифесте «Правда воли монаршей».

Цитируя Гуго Гроция, Феофан определяет существо верховной власти под именем «Майеэстета», как власти, которой «по Бозе нет большей в мире». Майеэстет законодательствует, но «сам никаковым же законам не подлежит. Ничье другое человеческое изволение не может уничтожить власть майеэстета, кроме него самого, «ему бо волю свою переменить мощно»... Верховная власть закону Божию «так подлежит, что за преступление того (т.е. закона Божия) Божию только, а не человеческому суду повинна». Тут скрыт софизм: устранена вся видимая церковь и иерархия, как тоже органы «суда Божия», молчаливо отнесенные здесь к категории суда только человеческого. Следует ссылка на Вальсамона (институционального канониста), что «царь ниже канонам, ниже законам подвержен есть». Не общепринятый в православии перегиб Вальсамона в освобождении василевса от власти канонов облегчает Феофану нужный вывод, «что всяк самодержец, как во всех прочих, так и в сем деле своем, т.е. в определении наследника на престол свой, весьма волен и свободен есть». Такая философия церковно-государственного права в корне ниспровергала все древлерусское теократическое построение. («Право произвола», благословенное фарисеем, привело к целой эпохе государственных переворотов при русском дворе) Не две верховных параллельных власти, не два майестрата, а один... Монарх проверяет себя мерилом закона Божия непосредственно, прямо, без вмешательства церкви. Знает над собой единственно только суд своей совести... Оперируя чуждой церкви теорией естественного права, Феофан выбрасывает, как негодные к употреблению, все старые теократические устои. Подменяет последнюю цель государства и власти... Теперь «всякая власть верховная едину своего установления вину конечную имеет — всенародную пользу. Сие только ведати народ должен, что государь его должен о его пользе общей пещися».

Подмена царя на императора.

Это уже не христианский василевс, а светский абсолютный монарх естественного права по Гоббсу и Пуффендорфу, служащий «всенародной пользе». Для христианского василевса эту пользу... определяла церковь. Теперь это качество общего добра определяет сама абсолютная светская власть, уже оторвавшаяся от всенародности по той же теории... Феофан понимает, что тут он договаривается до абсолютизма монаршего могущества над самой истиной и смело признает это, как результат принципиального отречения народа от своей воли, т.е. от оценки всех этих вопросов своим сознанием. Священнейший, мистический принцип православия, его всенародная соборность в деле свидетельства истины здесь существенно искажен, ограничен. Область оценок, составляющих монополию монарха, для соборного суда церкви закрыта (Историк лукавит: принцип православия не «искажен», а полностью отрицается!) Нечто в вере, в культе и в церкви монарх имеет право реформировать, «как ему понравится». Вот прозрачно-туманные слова Феофана: «Сему же могуществу монарха основание сеть, ... что народ правительской воли своей совлекся пред ним и всю власть над собою отдал ему. И сюда надлежат всякие обряды гражданские и церковные, перемены обычаев, употребление платья, домов строения, чины и церемонии в пированиях, свадьбах, погребения и прочая и прочая»... Никто другой впоследствии... не договаривался до столь радикальных выводов, как Феофан Прокопович. Идеологическое разрушение Феофаном православно-канонического строя осталось в нашей истории... Церковь и священство... для него только такие же чины или разряды народно-государственных функций, т.е. просто винтики единой цельной машины, фатально покорные одному движущему рычагу — монарху... Сознательно-фальшивое уравнение дела церкви с «прочими долженствами народа»...

Эти общие предпосылки в ряде особых трактатов развиваются в прикладном их значении к вопросу об упразднении патриаршества и замене его новым, неведомым церковной канонике началом коллегиальным. Когда с 1717-1718 гг. Петр явно сговорился с Феофаном об общих чертах задуманной реформы, оба они при случае не скрывают основ реформы, а Феофан тщательно и ухищрено ее аргументирует. Византийская система с ее нормами и фактическими злоупотреблениями открывала возможности спорящим сторонам одинаково ссылаться на нее. Лукавее, конечно, были ссылки Феофана... Петр теперь выражался уже решительно: «Богу изволившу исправлять мне гражданство и духовенство, я им обое – государь и патриарх. Они забыли, в самой древности сие было совокупно».

Эту власть... Феофан в своем исследовании исторически производит от власти римского императора, включавшей в себя и религиозную власть в качестве pontifex maximus... Феофан пользуется им, чтобы искусственно облачить императора в архиерейские одежды и, наоборот, епископов, как таковых, лишить мистического веса их власти и, по возможности, приравнять их служение к служению техническому, организационному... Феофан... выводит и оправдывает новую европейскую, антитеократическую власть абсолютного европейского монарха по идее естественного права, где не монарх служит церкви, а церковь монарху, (который, живя «по стихиям мира сего») ...высшую цель своего служения имеет в царстве здешней, земной культуры».

«Даже Иван Грозный говорил о двух властях: «ино есть святительская власть, ино царское правление», что впрочем, не мешало ему душить святителей руками Малюты Скуратова... Феофан публично унизил церковь (в 1718г., в проповеди «Слово о власти и чести царской», и вскоре по воле царя) ... был торжественно посвящен в сан епископа. В знак его особых заслуг его облачили в саккос, что служило редким отличием... На первых порах Феофан стал кем-то вроде статс-секретаря и ученого советника при Петре... В те дни Петр... хотел дать своей бесформенной и беспредельной власти нравственно-политическое оправдание... Для нарождающейся империи нужен был теоретик, ... таким теоретиком и стал Феофан... Подобно Петру он ненавидел эту Русь... Любое поручение Петра Феофан выполнял скоро и блестяще, точно угадывая его мысли. Это были его мысли».