Католические истоки синодального сыска

Первые монастырские казематы появились в XVI-ом веке, неусыпными стараниями архиепископа Геннадия и Иосифа Волоцкого. Указом Иоанна Грозного в Соловецкой обители устроили тюрьму особого назначения, для самых важных «преступников» против московского царя. Иосифлянский дух распространялся, и уже во многих, некогда святых обителях, были устроены тайные подвалы и глухие каменные мешки, где заживо замуровывали несчастных. В эпоху Петра «традицию отцов» продолжил архиепископ Феофан Прокопович. В юности, после официального отречения от православия (необходимого для обучения в католическом учебном заведении), будущий первоиерарх русской православной церкви заканчивает коллегию святого Афанасия. Феофан получает в Риме степень доктора богословия (минуя степень магистра). По благословению самого папы, присутствовавшего на защите, блестящему выпускнику предлагается должность в ватиканской библиотеке.

«Лекции нравственного богословия читались в коллегии по изобретенной иезуитами системе «пробабилизма» или приноровленного богословия: «...если мы не имеем полной уверенности в том, что наши поступки согласуются с нашей нравственностью, ... нам следует рассмотреть различные взгляды на данный вопрос. Вполне очевидно, что каждый из них может опереться на известные основания, но ни одно из них не может считаться вполне достоверным... В сущности, любой поступок может быть оправдан, если он продиктован высшими соображениями. В иных же случаях достаточно сделать мысленную оговорку...»

Одаренный ученик тесно общается с преподавателями-иезуитами, получает предложение вступить в орден. Получает доступ к закрытым фондам ватиканской библиотеки. Помимо научных рукописей, ученый книжник по первоисточникам изучает историю доминиканских инквизиторов, знакомится с орденскими методами сыска и преследования инакомыслящих...

Позднее, во времена правления императрицы Анны Иоанновны, в одном из российских монастырей было составлено «Житие новгородского архиепископа еретика Феофана Прокоповича», во многих списках распространявшееся по стране. Иноки гневно обличали ересь имперского синодального христианства, лжеправославие правящего архиепископа. Феофан, профессионально изучавший схоластику, представил церковное обличение своих грехов как посягательство на политический строй и личное оскорбление императрицы, — ведь именно он, как первенствующий архиерей, участвуя в коронации, возложил корону на главу Анны. А все, что он создал в русской церкви, — получило личное одобрение Петра...

Характеристика Феофана.

Профессиональный интриган, Феофан более всего на свете страшился потерять влияние при дворе. Полученные в иезуитской коллегии специальные «знания» просвещенный архиепископ теперь усердно применял в России, лично руководя допросами сотен им же оклеветанных братьев по вере и служению. Ученый богослов создал целую школу синодального сыска! Позорная роль пастыря-доносчика и помощника дознавателя законодательно закрепилась законами российской империи, а ХХ-ом веке утверждена служебными инструкциями ВЧК-КГБ.

Из “Жития архиепископа еретика Феофана Прокоповича”:

«Возлюбил еси еретичество паче благочестия, ниспровергаешь церковь православную еретичеством своим. Сего ради Бог разрушит тебя до конца, якоже и товарищей твоих... Се еретик не положи призывати в помощь Богоматерь и святых угодников и исчезе к отцу своему сатане.

Зде всякий рассудить изволит, кого ныне Россия за первейшего пастыря имеет, кого Главным Преосвященным Архиереем называет. Называет... униатами в дьякона поставленного, римского костела присягателя, монашеский чин и мантию вне монастыря надеть на себя дерзнувшего, еретика сущего, от беса явно и непрестанно мучимого Феофана Прокоповича. Чюдо воистину ужасное! Ея Императорского Величества здравие и достойную честь охраняют, а Божескую весьма презирают!..

Чуть не весь монашеский чин превратили в бесстрашие и слабость таковую, что многие и доныне пьянствуют и мясо сплошь едят, и вместо книг в кельях и церквах табакерки держат и непрестанно порошок нюхают. Во всем государстве часовни разорили, иконы из них бесчестно вынести велели. Чудотворные иконы, отовсюду забрав, на гнойных телегах под скверными рогожами в Синод привозили, гробы святых разбивать велели, телеса святых ложными мощами называли. Все целые монастыри разоряют, молодым монахам жениться благословляют, музыки и разные комедии у себя завели...»

Применение розыска.

Тут взялись за розыск всерьез. Хватали всех подряд, кто читал или переписывал «Житие». Заскрипели пыточные колеса, захрустели ломаемые кости, возопили пытаемые... Как вспоминал современник: «Священников и монахов как мушек давили, мучили, казнили, расстригали. Непрестанные почты водою, сухим путем: куда? зачем? — священников и монахов, людей благочестивых в Охотск, на Камчатку, в Оренбург отвозят. Была година тяжкая».

Одно неосторожное слово могло стоить головы. Подвешенного за ребро человека охаживали по голой спине горящим веником, требуя, чтобы он вспомнил: что и кому сказал он два года тому назад в таком-то кабаке. Катилась по стране мутная волна доносительства, кто-то сводил счеты, кто-то домогался имущества, кто-то жены соседа. У дома Романа Никитина, талантливейшего русского художника, взятого под арест за чтение «Жития», был поставлен караул, который три года (!) не впускал и не выпускал никого из дома, где умирала от холода и голода жена художника...

Число оговорённых стремительно росло. Из одного только Троицкого монастыря на пятидесяти подводах увезли арестованных, взятых за поношение новгородского архиепископа… Роль Феофана в этой вакханалии террора… самая активная… С каким-то болезненным увлечением преследовал он противников, пугал императрицу все новыми заговорами, безжалостно добивал поверженных. Человеческая жизнь уже не представляла для него никакой ценности, без малейших колебаний он отправлял людей на пытки и казнь... В Синоде никто не смел ему перечить, редкие выезды в епархию наводили на окружающих ужас, низшее духовенство боялось даже упомянуть имя новгородского архиепископа».

«В архивах сохранилось письмо Феофана к некоему архиерею с подробной инструкцией об установлении слежки за подозрительным архимандритом. Подробнейшим образом описывал владыка, как выбрать шпионов для этой цели (и лучше не одного, а двоих-троих), как связать шпионов клятвой неразглашения, как сделать обыск у архимандрита в его отсутствие, что искать и где искать, как содержать арестованного и как его допрашивать. Истинный полицейский талант явил Феофан в собственноручной инструкции для дознавателей на допросах: «Пришед к подсудимому, тотчас ни мало не медля допрашивать. Всем вопрошающим наблюдать на глаза и на все лицо его: не явится ли в нем какое изменение, и для того поставить его лицом к окошку... Сказать ему, что если станет говорить «не помню», то сказуемое непамятство причтется ему в знание. Как измену на лице его усмотренную, так и все его речи записывать».

Розыск и расправа постепенно становятся для Феофана едва ли не смыслом существования. Огромная тайная переписка, которую он вел своей рукой, не доверяя никому, допросы подозреваемых, интриги при дворе, постоянное общение с генералом Ушаковым и его людьми (из Тайной канцелярии), скурпулезнейшее изучение бумаг арестованных, вплоть до их лингвистического анализа, формулирование обвинений, обличительные выступления в Синоде... Едва утихало одно дело, как (стараниями архиепископа) тотчас вспыхивало другое... Ему донесли, что монахи Саровской и Берлюковской пустыней с упоением читают «Житие еретика Прокоповича». Открылся новый процесс, в который оказались вовлеченными сотни монахов. Как и в других случаях, Феофан придал ему политический характер, представив как “готовый и нарочитый факел к зажжению смуты, мятежа и бунта».

Страсти личности и беды от этого.

Личная вендетта Феофана свершалась на фоне постоянно ужесточавшийся церковной политики правительства, превратившейся в государственный террор... Создавалось впечатление, что Кабинет сознательно ведет дело к разрушению православной церкви. Тяжелее всего эта политика ударила по приходскому духовенству... Начался форменный погром приходского духовенства. Сигналом послужило... дело о не присягнувших (новой императрице). Таковых, начиная с восьмилетнего возраста (!), оказалось чуть ли не пять тысяч. Не присягнули клирики в большинстве своем не по умыслу, а по случайности, но всех и вся подозревающее правительство Анны Иоанновны увидело в этом заговор. (Феофан делал официальные заявления о многочисленных заговорах, под пытками добывая нужные признания у своих жертв. Нанося упреждающий удар — отводил многочисленные обвинения глубоко ненавидевшего его священства, в том числе и в воровстве церковных драгоценностей!)

Неприсягнувших сгоняли с мест, секли плетьми, сажали в тюрьмы. Оренбургский воевода Татищев посадил на цепь протоиерея Мартинианова и самолично водил его, как цыган медведя, по городу. Беря пример с власти, и помещики смотрели на духовенство как на подлый люд, пороли на конюшне, не пускали в дом дальше прихожей... Малейшее нарушение каралось жесточайше, приравнивалось к политическому преступлению. Приходской священник жил в постоянном страхе, ... один из самых известных архиереев того времени писал: «Спать не могу, во сне пугаюсь и наяву боюсь». В глазах духовенства именно Феофан Прокопович стал виновником наступивших бед. С его именем связывались самые утеснительные меры: это по его наветам сыпались кары на невинные головы, это он заполнил священнослужителями казематы Тайной канцелярии, это он завел кощунственную моду носить на груди вместо панагии портрет царицы в декольте. Воистину Феофан превратился в злого гения русской церкви...

Как только не величал Феофан Анну: ... «святой ветвью от святого корня», «красотой и славой всероссийской», «пророчицей» и наконец — «Божеством и Солнцем»!

«В одном из своих богословских трактатов он говорил о том, что самостоятельно дошел до мысли... что «в Священном писании нечто написано шатко, двусмысленно, темно и не необходимо».

Столетиями беспощадно гнавшая «еретиков» и «сектантов», принесет ли институциональная церковь всенародное покаяние за свою вековую чудовищную ересь?!.. Прозреет ли на милость Божию, побуждающую поныне не прозревшую на себя отмирскую церковь к покаянию, к изгнанию апостасийного духа из своих недр?

Продолжение лжи.

За несколько лет до очередного разгрома институт (не должно путать со святою церковью!) впадает в очередное кощунство. Осуждает евангельское нестяжание старцев-созерцателей, устраивает гонения, превозносит власть царя выше писания и свидетельства святых. Терзает старообрядцев и благословляет опричнину, кровавые кошмары и «богослужения» безумного царя Иоанна, кощунства Петра, разврат иноземок-императриц. На оскверненных престолах роскошно украшенных храмов воссел дух христоубийц-раввинов, под золочеными куполами пышно расцвела фарисейская закваска, от которой гневно предостерегал Господь. И промысел Божий, ищущий спасения душ, попускает скорби — тайное становится явным, обличается уютно угнездившийся на институциональных кафедрах древний змий. Соборно гнавшая своих святых, сжигавшая инакомыслящих, с XVI-ro века богословствовавшая категориями пыточной камеры о «прехищрении и коварстве Божьем», государственная церковь сама неизменно подвергалась травле, — от собственного же инквизиторского духа! Иерархи, отправлявшие в застенки и глухие подвалы под храмами других, попадали туда, где десятилетиями в цепях, на гнилой соломе и в угарном дыму содержали свои жертвы.

В каждом столетии официальная церковь призывалась к прозрению, к отречению от инквизиторских печатей, — и делала свой выбор, умножением греховной чаши предопределяя неизбежные очистительные скорби, горькие прозрения ожесточенных сердец — и обличение одержащего беззакония, веками восседавшего на оскверненных престолах, предназначенных для святости и правды.

«Среди синодальных учреждений тогдашней России была и инквизиция! Инквизитор наблюдал за исполнением законов и правительственных распоряжений, следил за интересами казны, ... читал доносы, проводил дознания. В бытность московским инквизитором, Арсений до смерти запорол ярославского игумена Трифона, несмотря на его преклонный возраст (85 лет). Глава епархии подал жалобу на злодея, Синод ответствовал: «Впредь пытать бережно»... Провинившихся священников пороли обмоченными в горячей смоле веревками, на которые навертывалась проволока в виде когтей, ... «кошками»

«Случается, что обвиняемый не может быть уличен ввиду отсутствия или собственного признания, или очевидности преступления, или доказательности показаний свидетелей, или вескости улик. Возложить на него клятвенное отречение от ереси не представляется возможным. Но показания обвиняемого противоречивы... При таких обстоятельствах, возможно, решиться на допрос обвиняемого под пытками... При пытках надо действовать с величайшим умением и обращать очень много внимания на свойства пытаемого... Если пытка не принудила обвиняемого к признаниям, то судья назначает продолжение пытки на второй или третий день...»